Неточные совпадения
Но ему стало стыдно за
это чувство, и тотчас же он
как бы раскрыл свои душевные объятия и
с умиленною
радостью ожидал и желал теперь всею душой, чтоб
это был брат.
Она теперь
с радостью мечтала о приезде Долли
с детьми, в особенности потому, что она для детей будет заказывать любимое каждым пирожное, а Долли оценит всё ее новое устройство. Она сама не знала, зачем и для чего, но домашнее хозяйство неудержимо влекло ее к себе. Она, инстинктивно чувствуя приближение весны и зная, что будут и ненастные дни, вила,
как умела, свое гнездо и торопилась в одно время и вить его и учиться,
как это делать.
Во все
это тяжелое время Алексей Александрович замечал, что светские знакомые его, особенно женщины, принимали особенное участие в нем и его жене. Он замечал во всех
этих знакомых
с трудом скрываемую
радость чего-то, ту самую
радость, которую он видел в глазах адвоката и теперь в глазах лакея. Все
как будто были в восторге,
как будто выдавали кого-то замуж. Когда его встречали, то
с едва скрываемою
радостью спрашивали об ее здоровье.
Помещики попроигрывались в карты, закутили и промотались
как следует; все полезло в Петербург служить; имения брошены, управляются
как ни попало, подати уплачиваются
с каждым годом труднее, так мне
с радостью уступит их каждый уже потому только, чтобы не платить за них подушных денег; может, в другой раз так случится, что
с иного и я еще зашибу за
это копейку.
Но,
как на беду, в
это время подвернулся губернатор, изъявивший необыкновенную
радость, что нашел Павла Ивановича, и остановил его, прося быть судиею в споре его
с двумя дамами насчет того, продолжительна ли женская любовь или нет; а между тем Ноздрев уже увидал его и шел прямо навстречу.
— Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я
с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он стал говорить: «Мне, милая,
это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а
эти изделия не берут». Так он сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мною, так
как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
Пульхерия Александровна
с радостью благословила дочь на брак
с Разумихиным; но после
этого брака стала
как будто еще грустнее и озабоченнее.
Кабанов. Кто ее знает. Говорят,
с Кудряшом
с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж
это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, говорит, хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне! Научи ты меня,
как мне жить теперь! Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возьмусь, руки отваливаются. Вот теперь домой иду; на
радость, что ль, иду?
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше
это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен
с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того
как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от
радости,
эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Нотариус не внушал доверия, и Самгин подумал, что следует посоветоваться
с Дроновым, —
этот, наверное, знает,
как продают дома. В доме Варвары его встретила еще неприятность: парадную дверь открыла девочка подросток — черненькая, остроносая и почему-то
с радостью, весело закричала...
Самгин молча соглашался
с ним, находя, что хвастливому шуму тщеславной Москвы не хватает каких-то важных нот. Слишком часто и бестолково люди ревели ура, слишком суетились, и было заметно много неуместных шуточек, усмешек. Маракуев, зорко подмечая смешное и глупое, говорил об
этом Климу
с такой
радостью,
как будто он сам, Маракуев, создал смешное.
Из ворот осторожно выглядывали обыватели, некоторые из них разговаривали
с защитниками баррикады, —
это Самгин видел впервые, и ему казалось, что они улыбаются
с такой же неопределимой, смущающей
радостью,
какая тревожит и ласкает его.
Ни внезапной краски, ни
радости до испуга, ни томного или трепещущего огнем взгляда он не подкараулил никогда, и если было что-нибудь похожее на
это, показалось ему, что лицо ее будто исказилось болью, когда он скажет, что на днях уедет в Италию, только лишь сердце у него замрет и обольется кровью от
этих драгоценных и редких минут,
как вдруг опять все точно задернется флером; она наивно и открыто прибавит: «
Как жаль, что я не могу поехать
с вами туда, а ужасно хотелось бы!
А он не так воображал себе разговор
с Захаром. Он вспомнил,
как торжественно хотел он объявить об
этом Захару,
как Захар завопил бы от
радости и повалился ему в ноги; он бы дал ему двадцать пять рублей, а Анисье десять…
— И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг
с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был не граф? Делайте,
как хотите! —
с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он,
этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да?
Вера
с радостью слушала Райского; у ней появился даже румянец. Самая торопливость его передать ей счастливое впечатление,
какое сделал на него «медведь» и его берлога, теплый колорит, в который Райский окрасил фигуру Тушина, осмыслив его своим метким анализом, яркая картина быта, хозяйства, нравов лесного угла, всей местности — все
это почти увлекло и Веру.
Глядя на
эти задумчивые, сосредоточенные и горячие взгляды, на
это,
как будто уснувшее, под непроницаемым покровом волос, суровое, неподвижное лицо, особенно когда он,
с палитрой пред мольбертом, в своей темной артистической келье, вонзит дикий и острый,
как гвоздь, взгляд в лик изображаемого им святого, не подумаешь, что
это вольный,
как птица, художник мира, ищущий светлых сторон жизни, а примешь его самого за мученика, за монаха искусства, возненавидевшего
радости и понявшего только скорби.
«Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ
с той стороны, — не мне награждать за
это: небо наградит за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности!
Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“
с радости и оделся в обновки. А из денег сейчас же заплатил за три месяца долгу хозяйке и отдал за месяц вперед. И только на три рубля осмелился купить сигар, которыми не лакомился давно, а
это — его страсть…»
Он перебирал каждый ее шаг,
как судебный следователь, и то дрожал от
радости, то впадал в уныние и выходил из омута
этого анализа ни безнадежнее, ни увереннее, чем был прежде, а все
с той же мучительной неизвестностью,
как купающийся человек, который, думая, что нырнул далеко, выплывает опять на прежнем месте.
Но в
этой тишине отсутствовала беспечность.
Как на природу внешнюю, так и на людей легла будто осень. Все были задумчивы, сосредоточенны, молчаливы, от всех отдавало холодом, слетели и
с людей,
как листья
с деревьев, улыбки, смех,
радости. Мучительные скорби миновали, но колорит и тоны прежней жизни изменились.
— Не
это помешает мне писать роман, — сказал он, вздохнув печально, — а другое… например… цензура! Да, цензура помешает! — почти
с радостью произнес он,
как будто нашел счастливую находку. — А еще что?
Но главная
радость моя была в одном чрезвычайном ощущении:
это была мысль, что он уже «не любил ее «; в
это я уверовал ужасно и чувствовал, что
с сердца моего
как бы кто-то столкнул страшный камень.
И действительно,
радость засияла в его лице; но спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился ко мне свысока, то есть вроде
как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив, весьма часто любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные темы, полагая, что имеет дело, хоть и
с «вьюношем»,
как он выражался в высоком слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать «юноша», а не «вьюнош»), но понимая вместе и то, что
этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
Я угадал случайно. Фраза
эта действительно,
как оказалось потом, высказана была Татьяной Павловной Версилову накануне в горячем разговоре. Да и вообще, повторяю, я
с моими
радостями и экспансивностями налетел на них всех вовсе не вовремя: у каждого из них было свое, и очень тяжелое.
Переход от качки и холода к покою и теплу был так ощутителен, что я
с радости не читал и не писал, позволял себе только мечтать — о чем? о Петербурге, о Москве, о вас? Нет, сознаюсь, мечты опережали корабль. Индия, Манила, Сандвичевы острова — все
это вертелось у меня в голове,
как у пьяного неясные лица его собеседников.
— А знаете,
какой совет она мне дала на прощанье? «Вы, говорит, теперь отдохните немного и дайте отдохнуть другим. Через год конкурс должен представить отчет в опеку, тогда вы их и накроете… Наверно, хватят большой куш
с радости!» Каково сказано!.. Ха-ха… Такая политика в
этой бабенке — уму помраченье! Недаром миллионными делами орудует.
Я хотела было упасть к ногам его в благоговении, но
как подумала вдруг, что он сочтет
это только лишь за
радость мою, что спасают Митю (а он бы непременно
это подумал!), то до того была раздражена лишь одною только возможностью такой несправедливой мысли
с его стороны, что опять раздражилась и вместо того, чтоб целовать его ноги, сделала опять ему сцену!
— Я тебя поймал! — вскричал Иван
с какою-то почти детскою
радостью,
как бы уже окончательно что-то припомнив, —
этот анекдот о квадриллионе лет —
это я сам сочинил!
— Мы в первый раз видимся, Алексей Федорович, — проговорила она в упоении, — я захотела узнать ее, увидать ее, я хотела идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Я так и знала, что мы
с ней все решим, все! Так сердце предчувствовало… Меня упрашивали оставить
этот шаг, но я предчувствовала исход и не ошиблась. Грушенька все разъяснила мне, все свои намерения; она,
как ангел добрый, слетела сюда и принесла покой и
радость…
— «Отец святой,
это не утешение! — восклицает отчаянный, — я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый день оставаться
с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте!» — «Сын мой, — вздыхает патер, — всех благ нельзя требовать разом, и
это уже ропот на Провидение, которое даже и тут не забыло вас; ибо если вы вопиете,
как возопили сейчас, что
с радостью готовы бы всю жизнь оставаться
с носом, то и тут уже косвенно исполнено желание ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым все же
как бы остались
с носом…»
— Верочка, друг мой, ты упрекнула меня, — его голос дрожал, во второй раз в жизни и в последний раз; в первый раз голос его дрожал от сомнения в своем предположении, что он отгадал, теперь дрожал от
радости: — ты упрекнула меня, но
этот упрек мне дороже всех слов любви. Я оскорбил тебя своим вопросом, но
как я счастлив, что мой дурной вопрос дал мне такой упрек! Посмотри, слезы на моих глазах,
с детства первые слезы в моей жизни!
«И почему ему скучно отдавать мне много времени? Ведь я знаю, что
это ему стоит усилия. Неужели оттого, что он серьезный и ученый человек? Но ведь Кирсанов., нет, нет, он добрый, добрый, он все для меня сделал, все готов
с радостью для меня сделать! Кто может так любить меня,
как он? И я его люблю, и я готова на все для него…»
Легко вообразить,
какое впечатление Алексей должен был произвести в кругу наших барышень. Он первый перед ними явился мрачным и разочарованным, первый говорил им об утраченных
радостях и об увядшей своей юности; сверх того носил он черное кольцо
с изображением мертвой головы. Все
это было чрезвычайно ново в той губернии. Барышни сходили по нем
с ума.
Так прошло много времени. Начали носиться слухи о близком окончании ссылки, не так уже казался далеким день, в который я брошусь в повозку и полечу в Москву, знакомые лица мерещились, и между ними, перед ними заветные черты; но едва я отдавался
этим мечтам,
как мне представлялась
с другой стороны повозки бледная, печальная фигура Р.,
с заплаканными глазами,
с взглядом, выражающим боль и упрек, и
радость моя мутилась, мне становилось жаль, смертельно жаль ее.
Когда они все бывали в сборе в Москве и садились за свой простой обед, старушка была вне себя от
радости, ходила около стола, хлопотала и, вдруг останавливаясь, смотрела на свою молодежь
с такою гордостью,
с таким счастием и потом поднимала на меня глаза,
как будто спрашивая: «Не правда ли,
как они хороши?»
Как в
эти минуты мне хотелось броситься ей на шею, поцеловать ее руку. И к тому же они действительно все были даже наружно очень красивы.
Это был кроткий молодой человек, бледный, худой, почти ребенок. Покорно переносил он иго болезненного существования и покорно же угас на руках жены, на которую смотрел не столько глазами мужа, сколько глазами облагодетельствованного человека. Считая себя
как бы виновником предстоящего ей одиночества, он грустно вперял в нее свои взоры, словно просил прощения, что встреча
с ним не дала ей никаких
радостей, а только внесла бесплодную тревогу в ее существование.
С трудом поверят,
как мало
радости это мне дает.
В тумане двигаются толпы оборванцев, мелькают около туманных,
как в бане, огоньков.
Это торговки съестными припасами сидят рядами на огромных чугунах или корчагах
с «тушенкой», жареной протухлой колбасой, кипящей в железных ящиках над жаровнями,
с бульонкой, которую больше называют «собачья
радость»…
И вдруг гигант подымается во весь рост, а в высоте бурно проносится ураган крика. По большей части Рущевич выкрикивал при
этом две — три незначащих фразы, весь эффект которых был в
этом подавляющем росте и громовых раскатах. Всего страшнее было
это первое мгновение: ощущение было такое,
как будто стоишь под разваливающейся скалой. Хотелось невольно — поднять руки над головой, исчезнуть, стушеваться, провалиться сквозь землю. В карцер после
этого мы устремлялись
с радостью,
как в приют избавления…
До сих пор в душе моей,
как аромат цветка, сохранилось особое ощущение, которое я уносил
с собой из квартиры Авдиева, ощущение любви, уважения, молодой
радости раскрывающегося ума и благодарности за
эту радость…
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и
радости, что поговорит
с писарем.
Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот
как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
Однажды я заснул под вечер, а проснувшись, почувствовал, что и ноги проснулись, спустил их
с кровати, — они снова отнялись, но уже явилась уверенность, что ноги целы и я буду ходить.
Это было так ярко хорошо, что я закричал от
радости, придавил всем телом ноги к полу, свалился, но тотчас же пополз к двери, по лестнице, живо представляя,
как все внизу удивятся, увидав меня.
А уж
как она любит Митю —
этого и сказать нельзя: кажется, душу за него отдала
с радостью…
«Он, правда, был пьян, — заметил при
этом Птицын, — но сто тысяч,
как это ни трудно, ему, кажется, достанут, только не знаю, сегодня ли, и все ли; а работают многие: Киндер, Трепалов, Бискуп; проценты дает
какие угодно, конечно, всё спьяну и
с первой
радости…» — заключил Птицын.
— Милый князь, — продолжал князь Щ., — да вспомните, о чем мы
с вами говорили один раз, месяца три тому назад; мы именно говорили о том, что в наших молодых новооткрытых судах можно указать уже на столько замечательных и талантливых защитников! А сколько в высшей степени замечательных решений присяжных?
Как вы сами радовались, и
как я на вашу
радость тогда радовался… мы говорили, что гордиться можем… А
эта неловкая защита,
этот странный аргумент, конечно, случайность, единица между тысячами.
Как это странно!» — проговорил он чрез минуту даже
с какою-то грустью: в сильные минуты ощущения
радости ему всегда становилось грустно, он сам не знал отчего.
— Ох, знаю, Марьюшка… Да мне-то
какая от
этого корысть?.. Свою голову не знаю
как прокормить… Ты расхарчилась-то
с какой радости?
Красивое
это озеро Октыл в ясную погоду. Вода прозрачная,
с зеленоватым оттенком. Видно,
как по дну рыба ходит.
С запада озеро обступили синею стеной высокие горы, а на восток шел низкий степной берег, затянутый камышами. Над лодкой-шитиком все время
с криком носились белые чайки-красноножки. Нюрочка была в восторге, и Парасковья Ивановна все время держала ее за руку, точно боялась, что она от
радости выскочит в воду. На озере их обогнало несколько лодок-душегубок
с богомольцами.
Ты и Марья Николаевна без рассказов понимаете,
с какой радостью мы обнялись
с Аннушкой; ее наивная сердечная веселость при встрече удвоила отрадное чувство мое… Мы
с Аннушкой толкуем о многом — она меня понимает. Пребывание мое здесь будет иметь свой плод,
как я надеюсь. Покамест она остается, иначе невозможно: и жена того же мнения — мы не раз трактовали
с нею об
этом предмете, нам обоим близком.
С каким восхищением я пустился в дорогу, которая, удаляя от вас, сближает. Мои товарищи Поджио и Муханов. Мы выехали 12 октября, и
этот день для меня была еще другая
радость — я узнал от фельдъегеря, что Михайло произведен в офицеры.